Мой дед воевал на подступах к Освенциму — что ж, прошу у Виктора Шендеровича прощения
Читали уже, наверное, о новом высказывании Виктора Шендеровича — призывает нас в этот день каяться? Виноваты, говорит — пишет Анастасия Миронова.
Что ж, Виктор Анатольевич, прошу прощения. Дед воевал за Освенцим, он со своими частями пошел в обход точки, где спустя двое суток Красная армия наткнется на лагеря Аушвиц-Биркенау. Потом он дойдет до Берлина. А потом его погрузят на поезд и через полмира отвезут на восточную границу, где он продолжит свою войну, пока советские люди вместо раскаяния праздновали. Он вернется домой только осенью 45-го. Да и то не домой, а так и останется там, на Дальнем Востоке, потому что дома никого: братья, друзья, соседи — почти все на фронте остались. Не в кафешантанах, нет — в ямах. Ни их, ни моего деда, конечно, никто не спросит, что делать с освобожденными территориями. В этом, не спорю, он виноват, не проследил из своей теплушки.
А начал дед свою войну в 1939 — вновь не спросив, его погрузили на поезд и отвезли стрелять в финнов. А потом финны дождались немцев и стреляли в ответ…
Дед с войны привез осколки в себе. В 1960-е годы во время покоса на дальних лугах на него напали в ходе ссоры отсидевшиеся в войну дома односельчане, сбросили его в холодное озеро — он умер, легкие, набитые осколками немецких снарядов, не справились. Мой отец, когда вырос, по всему Союзу разыскивал этих людей и их семьи. Он хорошо зарабатывал «на северах», занимался боксом, купил себе пистолет у бандитов и с ним заявлялся к тем, кто избил деда. Никого не пристрелил — только испугал.
А происходили они из Витебской губернии, ныне Себежский район Псковщины. В революцию 1905-1907 гг. всей деревней жгли помещичьи усадьбы. Потом бежали в Сибирь по столыпинской реформе, в пути поменяв имена. Вся деревня. Дед и бабка отца — оба оттуда, одной крови.
Еще из той деревни бежали в Сибирь Сергей Морозов. У него был сын Трофим. А у Трофима — Павлик. Помните, да?
Павлик отца не сдавал, его на суд вызвали простым свидетелем, он на суде только и сказал, что отец мамку колотил и деньги у переселенцев вымогал. Родственники мы. Такие крови, Виктор Анатольевич, обостренное чувство справедливости — никто не терпел обиды.
Я тоже, кстати, на бокс ходила, четыре года: два — бокса и два — кикбоксинга. Батюшка мой меня не растил, но за крови ему благодарна: всегда готова, если кто-то обезьяной назовет. Гены-с! Вы же так любите про наши гены рассуждать, я свой генетический разбор от вас помню. «Анастасия, вы не из сиволапых ли?» Ага, из них самых! Лапой выбивала на тренировке в былое время больше 350 кг.
Может, поэтому и не вышло у нас с вами доброго приятельства. Я ж к вам, как к равному, а вы вдруг со мной стали говорить как белый мистер с обезьяной. Я же помню. Стыд-то какой, дед за Освенцим воевал. Каюсь, Виктор Анатольевич, каюсь. Стыжусь, робею, знаю свое место.
Дед мой, кстати, когда до Берлина шел, освободил по пути те земли земли Чехословакии, которые поляки заняли по сговору с Гитлером еще при аннекции этой страны Третьим Рейхом. Что, если вы помните, было гораздо раньше. Вы нам, наверное, все пактом Молотова — Риббентропа трясете. А пакт Пилсудского от какого года был, помните?
1934! Пакт о неприменении силы между Польшей и Германией был заключен в
тысяча девятьсот тридцать четвертом году!
А, знаете, когда они подписали пакт о ненападении? В 1932 году! Спустя 18 дней после победы НСДАП на выборах в Рейхстаг. Этот пакт ратифицировал Гитлер!
Плохо, что, кроме обезьяны Мироновой, некому вам больше об этом рассказать.
Вообще, Виктор Анатольевич, пора бы понять, в какой стране живете. Или жили, пока не уехали. Когда рот открываете, надо помнить, что вот так вам любой ответить может. Вы его — обезьяной, которая должна каяться, а у него дед Освенцим освободил. И надо это как-то держать в голове.
Адьё!